Мне снилось

Мне снилось: мы были с тобою в раю

(Там лев обнимался с ягненком),

Но кто-то нагнулся ко мне,

Прикоснулся ко мне,

И сказал мне тихонько:

- Вставай!

Уходит твой поезд,

Гудит пароход,

Самолет запускает мотор,

Пора тебе в черный простор

Из райских зверинцев

(Где лев обнимался с ягненком),

Пора тебе в лед

И в огонь.

1965

I had a dream…

Translated by J. Kates        

1965

Click to enlarge

Пора спать

Наши отцы лежат в гробах,

Матерей в богадельнях кормят с ложечки.

Мы последние,

Мы на очереди,

Не в далекое путешествие,

А в ближайшее ничто.

(Приголубьте нас!

Не забудьте нас!)

Если хотите знать  с научной точностью

Кто мы такие,

Нынче вечером взгляните на звездочку

(В энциклопедическом словаре)

И там вы найдете подстрочное примечание

О бессрочных нас.

За нами не надо посылать,

Мы уходим сами.

У же поздно. Поздно. Очень поздно.

Русским детям пора ложиться слать.

             Bed-Time

Translated by J. Kates                                   

These two poems were translated by J. Kates and included in Modern Poetry in Translation New Series n.º 10, Winter 1996,  Edited by Daniel Weissbort, published by King's College, London, University of London, 1996 ISSN 0-969-3572

Из стихов о прошлом

Какой сухой и душный летний день!

Какая пыль над Петербургом висла!

Торцы меняли на Морской. Стоял

Ужасный грохот. Мать хотела сына,

Отец хотел не сына, нет, но дочь.

Был ранний час и в Дублине еще

Никто не просыпался в старом доме 

И не скрипел пером в углу своем,

А в Вене собрались уже студенты

Галдя, сморкаясь, споря И куря;

И в доме у реки, в другой столице,

Лохматый, с выпученными глазами,

Смотрел век к таким переворотам,

Которые не снились, друг Горацьо,

Ни наши, мудрецам, ни тем фантастам,

Которые…

                    У ж если семь часов

Кричать И выть от боли, то уж лучше

Пусть будет мальчик! День и ночь Морская

Кипящим дегтем пахла иэ котлов,

И этот запах я теперь люблю.

Я в мир вошла, мать разорвав на части,

Пока Моне писал свои соборы,

И Малер сочинял свою Шестую.

Я грызла грудь ее потом до крови,

Я не давала спать ей шесть недель

Немолчным криком в жарком Петербурге. 

И плакала она тогда ночами

От слабости, от боли и от страха,

Что я не буду на нее похожа.

(И я могу сказать, что оказалась

Она права). Но веселился рядом

Отец, что вышло по его хотенью,

И говорил, что если я ору,

То откручусь плакать никогда.

(Он в этом оказался тоже прав).

И оба правотой своей гордились

До самой смерти. До тех пор, когда

Все там же, в том же старом Петербурге

(Но в ледяном сорок втором году)

Они замерзли вместе черной ночью. 

1967

Dai versi sul passato

Che giorno secco e afoso d’estate,

che polvere c’era su Pietroburgo!

In via Morskaja cambiavano il selciato. C’era

un frastuono terribile. Mia madre voleva un figlio,

mio padre no, voleva una figlia.

Era presto, e a Dublino ancora

nessuno si era destato nella vecchia casa

e la pena non scricchiolava nel suo angolo,

mentre a Vienna schiamazzando già si ritrovavano

gli studenti, soffiandosi il naso, discutendo e fumando;

i capello arruffati, gli occhi in fuori

un uomo guardava tutto il giorno la sua formula,

preparando il secolo a rivolgimenti

quali non ne sognavano, Orazio,

né i nostri filosofi

né i fantasticoni che…

                                     Dovendo gridare per sette ore

e ululare dal male, che almeno sia un maschio!

Giorno e notte odorava la Morskaja

Del bitume che ribolliva nei calderoni,

e io adesso amo questo odore.

Sono venuta al mondo facendo a pezzi mia madre,

mentre Monet dipingeva le sue cattedrali

e Mahler componeva la sua Sesta.

Poi le ho mordicchiato il petto a sangue,

e non l’ho lasciata dormire per sei settimane

con le mie grida incessanti nella torrida Pietroburgo.

E lei allora piangeva di notte

per la debolezza, il dolore e il terrore

che non le somigliassi.

(Posso dire che ha avuto

ragione). Ma accanto a lei se la godeva

mio padre, essendo andata come desiderava,

e diceva che se urlavo

lo facevo per tempo e poi

non avrei mai pianto.

(Anche lui in questo aveva ragione).

E di avere avuto ragione andarono entrambi fieri

Sino alla fine dei loro giorni. Fino a quando

Sempre lì, sempre nella vecchia Pietroburgo

(ma nel gelido 1942)

Insieme morirono assiderati in una notte nera.

1967

Две девочки – одна с косой тугой,

Другая – стриженая после кори,

Идут аллеей, за руки держась.

Кто эти девочки? Садится солнце,

И нежно плачут жаворонки в небе,

В аллее тень, И камень бел И сух.

Кто эти девочки? То ты, сыть может,

И я, И вместе нам идти легко.

Дом далеко, а рай почти что рядом, 

Оттуда к нам идут навстречу двое:

Мой старший брат, мой давний друг, товарищ

Ушедших юных лет, И твой отец.

Они теперь нас больше не покинут,

Они ото всего нас оградят,

А эта жизнь, и все что прежде было,

И что теперь, и то еще, что будет,

Давай все это правдой не считать:

Мы так прошли с тобой но той мальчик,

А у меня коса. Нам десять лет,

И вечным миром приняло нас небо. 

1950

Due ragazzine – una con la treccia stretta,

l’altra rasata a zero dopo il morbillo,

camminano lungo il viale tenendosi per mano.

Chi sono? Tramonta il sole e teneramente

piangono le allodole nel cielo,

nel viale c’è ombra e la pietra è bianca e asciuta.

Chi sono? Forse siamo tu ed io

E ci piace camminare insieme.

La nostra casa è lontana e il paradiso è quasi lì accanto,

da dove ci vengono incontro due figure:

mio fratello maggiore, l’amico di un tempo, il compagno

dei passati anni di gioventù, e tuo padre.

Adesso non ci lasceranno più,

ci proteggeranno da ogni cosa,

e questa nostra vita, e tutto ciò che è già stato

e che è adesso e ancora sarà

non consideriamolo vero:

tu e io siamo passate per questo viale,

mano nella mano. Tu sei rasata, come un bambino,

io ho la treccia. Abbiamo dieci anni

e il cielo ci ha accolte con la sua pace eterna.

1950

Разлука

Разлука похожа на страшную сказку:

Она начинается ночью,

Ей нету конца.

Однажды июльскою ночью

Стучали копытами кони,

Кричали бессонные дети,

Петух надрывался рассветом.

Однажды: в полнеба пожары,

И вьется за пылью дорога,

И ты уезжаешь. Разлука

Похожа на страшную сказку:

Когда уезжают за море – 

Ей нету конца.

Разлука похожа на скрежет полночный

Ночных поездов. Исчезают

Навеки в тюремных провалах,

В глухих ледниках  Бухенвальда,

В тифозном огне Равенсбрука.

Я помню, как ты отрывалась 

От милого мира,

Я помню, как ты улыбалась,

Как ты все крестила

Меня, и зеленое небо,

И город, и встречных…

Разлука похожа на грохот

По сердцу – колес.

Разлука похожа на длинную песню,

Что кто-то кому-то поет:

О долгой осаде столицы,

О том, как кольцом окружили, 

Как били из пушек

По памятникам и дворцам,

По остову, по ледяному.

А там,

У самого синего моря,

Жил старик со своею старухой…

(Бывало, мне мат вытирала

Глаза кружевами).

Разлука похожа на долгую песню,

В которой нет встреч.

1945

La separazione

Somiglia la separazione a una fiaba

spaventosa: comincia di notte,

non ha fine.

Un tempo, in una notte di luglio

pestavano gli zoccoli i cavalli,

strillavano  insonni i bambini,

si affannava all’alba il gallo.

Un tempo: gli incendi a mezzocielo,

e la strada che si snoda oltre la polvere,

e tu che parti. Somiglia

la separazione a una fiaba

spaventosa: quando vanno oltremare

non ha fine.

Somiglia la separazione allo stridio

dei treni notturni a mezzanotte. Spariscono

per sempre nelle voragini delle prigioni,

nelle celle frigorifere di Buchenwald,

nel fuoco tifoideo di Ravensbruck.

Ricordo come ti staccavi

dal caro mondo,

ricordo che sorridevi,

che segnavi con la croce

me, il cielo verde

e la città e i passanti…

La separazione somiglia

al frastuono delle ruote sul cuore.

La separazione somiglia a una lunga

canzone che qualcuno canta a qualcuno:

racconta il lungo assedio della capitale,

racconta che l’accerchiarono,

che cannoneggiarono

monumenti e palazzi,

lo scheletro, la superficie gelata.

E là, sulla riva

dell’azzurro mare,

viveva un vecchio con la sua vecchia…

(mia madre mi asciugava gli occhi

Col fazzoletto di pizzo).

La separazione somiglia a una lunga

canzone nella quale non si incontra nessuno.

1945

Кассир спросил: Туда и обратно?

- Только туда. В путь безвозвратный.

Не возвращаются никогда

Туда, откуда гонит беда.

Кассир удивлен: умрет, где родился.

Над ним возлюбленный смерч не носился,

Над ним не сверкала наша гроза,

И тол ко мимо шли поезда.

Прощай, кассир! Спасибо за дело, 

За дальний билет, за звонкую мелочь,

За обещан е счастливых огней.

Кажется, это когда-то уж было:

Дама сказала, что зонтик забыла,

Рвался ребенок из чьих-то рук:

И приближался к окошку друг:

- Хотела бы ты вернуться обратно?

Куда? Мне некуда. Все - безвозвратно.

И только в памяти свист голосов:

Адресов, адресов, адресов, адресов.

1956

Il cassiere chiede: Andata e ritorno?

 - Solo andata. È un viaggio senza ritorno.

Non si ritorna mai nel luogo

da cui ti caccia la sventura.

Il cassiere è stupito: morirà dove è nato.

su di lui non è passato l’amato turbine,

su di lui non è balenata la nostra tempesta.

E solo i treni gli sono sfilato accanto.

Addio, cassiere! Grazie di ciò che hai fatto,

del biglietto per un posto lontano, la moneta

sonante, la promessa di giorni felici

e il baluginio delle luci della stazione.

Ho l’impressione che sia già accaduto un tempo:

la signora disse di aver dimenticato l’ombrello,

un bambino sfuggì dalle mani di qualcuno

e l’amico si avvicinò al finestrino:

 - Vorresti tornare indietro?

Dove? Non ho dove tornare. È tutto senza ritorno.

Solo sibilano nella memoria le voci:

gli indirizzi, gli indirizzi, gli indirizzi.

1956

Da: Nina Berberova, Antologia personale, Poesie 1942-1983, a cura di Maurizia Calusio, Passigli Editori, Firenze-Antella, 2006, ISBN 88-368-0947-2